что стоял на веранде, уставлен был вазочками с душистым липовым мёдом, с золотистыми грушами в сахарном сиропе, с крыжовниковым вареньем, с баранками да вчерашними ватрушками с творогом. В больших пузатых чашках с золотою каймой и расписными боками разлит был ароматный чай.
– Хорошо-то как, – выдохнула баба Уля, – Вот и дожила я до тех лет, когда внучка за мной ухаживает. Раньше-то, бывалоча, наоборот, бабушка за тобой ходила.
– Бабуль, – сказала задумчиво Катюшка, – А вот мне вчера сон такой тяжёлый приснился, перед тем, как Танька прибежала. То ли от пекла полуденного, то ли ещё из-за чего. А я и сказать забыла, когда проснулась «Куда ночь, туда и сон», как ты меня учила, Танька меня уже трясла вовсю, и за собой тянула. Да и сработает ли это днём? Сон-то дневной был…
– Что ж тебе привиделось-то, расскажи?
И Катюшка поведала бабуле и про лес, и про серых страшных существ, похожих на мелких гномиков, только совсем не добрых, и про чёрное «одеяло», что слетело с ветки, подобно огромной ширококрылой птице, и накрыло её так, что сделалось трудно дышать.
– И ночью мне снова кошмары всякие снились. Отчего это, а, бабунечка?
Баба Уля выслушала внучку, задумалась, после сказала:
– А когда мы с тобой в последний раз в лес ходили, ты там ничего не брала необычного?
– Не-е-е-т, – протянула удивлённо Катюшка.
Да и что могло быть в лесу необычного? Травы собирали, коренья. После домой вернулись. Было это на Ильин день.
– В лесу ведь без спросу ничего брать нельзя, я тебя этому с детства учила, – продолжала баба Уля, – Всё надобно делать с поклоном да с просьбой у Лесной хозяйки.
– Бабуль, – вдруг побледнела Катюшка, – А гнёздышко считается?
– Какое ещё гнёздышко? – не поняла баба Уля.
– Да такое, из веточек, из перьев, я в траве его нашла, кро-о-охотное, с мою ладошку. Но оно брошенное было, – заверила она, – Я гнезда не разоряла. В нём даже паук уже паутину сплёл, я паутину стряхнула, а гнёздышко в корзину себе положила, а дома на полку над кроватью поставила – красивое.
– Неси-ко, своё гнездо, поглядим на него, – нахмурившись, сказала баба Уля.
Катюшка резво сбегала в избу, принесла находку, положила перед бабушкой на стол.
Та, лишь завидев гнездо, охнула, руками замахала.
– Катя, Катя, разве ж можно такое брать? Беду на себя навлекла.
– Да что же это, бабуля? – испуганно спросила Катюшка.
– Не гнездо это никакое, а отвод.
– Что за отвод?
– А вот обратился какой-то человек к колдунье, говорит – не везёт ни в чём, и болею, и работа не ладится, и личное счастье не складывается. А она ему и отвечает, что порча на нём. А после делает вот такое «гнездо», из веточек да перьев чёрных, вплетает в него нитки, втыкает иголки, воском закапывает, потом в глухое место относит да там оставляет человеческую беду. А ты вон подняла, да домой принесла.
– Я ведь не знала, бабунечка, – проскулила Катюшка, – Что же будет-то теперь?
– Отведём мы от тебя эту гадость, а впредь умнее будь, не хватай что ни попадя, а уж тем паче в дом не тащи.
– Я думала гнёздышко, – жалобно повторила Катюшка и заплакала.
– Да ладно уж, не реви, – смягчилась баба Уля, – Наука будет. Гнездо это мы сейчас сожжём сходим на перекрёстке, в руки ты его всё равно уже взяла, можно не церемониться. А после тобой займёмся. Будешь три дня в ночной воде купаться.
– На речку что ли ночью пойдём? – не поняла Катюшка.
– Нет, потом объясню, а сейчас пойдём, смеркается как раз. Самое время, на закате и сделаем, чтобы всё в ночь ушло.
Они собрались, баба Уля взяла зачем-то новую пачку соли из шкафа и свечу, во дворе захватила пук соломы. Скоро вышли они за деревню. Солнце уже садилось и луга стали багровые от последних лучей небесного светила, словно налились кровью.
Баба Уля огляделась по сторонам – никого. Разложила на перекрёстке четырёх дорог солому, в середину «гнездо» сунула, после принялась читать что-то, Катюшка прислушалась – бабушка читала псалмы. Вот уже и половина огненного шара утонула в реке, бабушка кончила читать, достала церковную свечу, подожгла, после от свечи подожгла и солому.
Пламя занялось тут же, вспыхнуло столбом, будто плеснули в него жидкости для розжига. Горело с треском и какими-то вздохами, придыханиями. Солнце почти ушло за горизонт и кругом стали быстро опускаться тени, мир погружался во тьму. Катюшка поёжилась, прижалась к бабушке. Наконец, на месте «гнезда» осталась лишь горстка чёрного пепла. Тогда баба Уля достала из корзины пачку соли, и рассыпала её поверх пепла так, чтобы та покрыла полностью всё, что осталось от колдовского предмета.
– Идём теперь, – сказала она Катюшке, – Да смотри, назад не оборачивайся. Блазниться сейчас может всякое.
Катюшка быстро зашагала с бабой Улей к деревне, где в окнах зажигались первые огни. Всю дорогу слышался за спиной топот маленьких ножек, но Катюшка помнила бабушкин наказ – не оборачивалась.
На ночь поставила баба Уля три ведра воды во дворе. Сказала, что то и будет ночная вода, вберёт она в себя лунный свет, силу его, звёзды в ней всю ночь отражаться будут. Особая эта вода станет.
Поутру вывела баба Уля Катюшку во двор на утренней заре, когда ещё всё кругом в росе было, поставила её на траву босиком, раздетую, в одной тонкой сорочке, да и окатила с головы до ног всеми тремя вёдрами. Зажгло кожу, закололо тысячами иголочек, а после тепло разлилось по всему телу и хорошо так стало, словно заново родилась, смеяться захотелось и петь.
– Ещё два дня так делать станем. После пройдёт всё. Уйдёт плохое. Беги теперь, одевайся, да не обтирайся, гляди!
Баба Уля прижала ладонь к глазам, посмотрела на поднимающееся над землёй громадное, в пол неба, рыжее солнце и улыбнулась:
– Свет-то он завсегда сильнее тьмы.
Скамейка деда Проши
Утро для Катюшки началось нынче рано. Ещё и пяти утра не было, как она уж проснулась от того, что бабушка с дедом копошились на кухне, пили чай, говорили приглушёнными голосами, стараясь, видимо, не потревожить внучку, собирали что-то.
Катюшка спустила с кровати ноги. Крашеные доски пола были ещё прохладны, солнце не успело дотянуться до них своим длинным лучом, падающим из окна, пока что он доставал лишь до стола, на котором лежала вчерашняя книга, не дочитанная Катюшкой – томик рассказов Булгакова. Катюшка прислушалась, слов не разобрать. Чего это её старики поднялись ни свет ни заря?
Она оделась и вышла на кухню.
– Ой, Катюшка встала, – сказала как-то рассеянно баба Уля, – Да ты иди ещё, спи, спи. Рано ведь.
– Бабуль, а чего это вы так рано встали-то? Случилось чего?
Бабушка вздохнула, смахнула слезу с лица:
– Случилось. Прохор Ильич помер.
– Да как же? – оторопела Катюшка, – Вчера только с ним здоровались, я с речки шла, а он у ворот возился, палисадник красил… Весёлый такой был, как всегда. Сливами своими фирменными меня угостил…
– Вот те и весёлый, – отвела глаза баба Уля, – Дочка его недавно прибегала, сообщила. Сел, говорит, утром чай пить, да и повалился вдруг прямо на стол лицом, и всё…
Она махнула рукой и замолчала.
Дед Семён молчал, вздыхал, качал расстроенно головой. Катюшка сбегала во двор к рукомойнику, умылась. Сели пить чай. Вспоминали Прохора Ильича, каким человеком хорошим был, добрым, посадил он за фермой колхозной фруктовый сад, сам посадил, никто его не заставлял, не просил о том. Были в том саду и яблони, и сливы, и груши, и ирга, и вишни, и малина, чего
